Необычная простуда

Весну 2023 года я запомню надолго. Обычная, на первый взгляд, простуда обернулась малоизвестным и опасным недугом, с которым я попал в больницу — причем успел, по словам медиков, в последний момент. Мастерство воронежских врачей удержало меня на этом свете, но было непросто: трое суток в реанимации, хирургическая рана во все горло и две недели, наполненные процедурами, мучительными для всех органов чувств.

Началось все с очередного ОРВИ. Температура — мелкая, как комариный писк, и такая же выматывающая — не убралась обычными способами ни на второй день, ни на третий. Вместо этого сильно заболело горло, температура скакнула за 38, а под подбородком появился горячий на ощупь отек. Вызванный терапевт поставил диагноз «флегмона», выписал направление в отделение челюстно-лицевой хирургии областной больницы, посоветовал ехать туда, не откладывая, и даже вызвал для этого скорую помощь. «По скорой примут быстрее», — объяснил доктор, пожелал выздоровления и умчался на следующий вызов. А я сел в новенькую желтую «Газель» и поехал навстречу своей судьбе.

Судьбу звали Борис Нырков, дежурный врач ЧЛХ. Осмотрев меня, он объявил: «Оперировать будем сегодня!» И добавил, что явись я на несколько часов позже, спасти меня было бы проблематично. Оперировал он меня сам и сделал все очень четко и чисто.

На операцию человек отправляется таким, каким появился на свет: без одежды, документов, украшений. Я отдал жене обручальное кольцо, паспорт и телефон, разделся догола и, завернутый античным манером в простыню, поехал навстречу судьбе дальше.

Койка в отделении реанимации похожа на кресло космического корабля: раскладывается по-всякому и со всех сторон окружена приборами. Меня утыкали катетерами и датчиками, с одного боку пристроили капельницу, с другого присела анестезиолог, и принялись расспрашивать об аллергиях и перенесенных инфарктах. Моя медицинская биография нужна была, чтобы правильно подобрать наркоз. Через полчаса меня перевезли в операционную и уложили на стол. Анестезиолог накрыла мое лицо маской: «Подышите кислородом». Это было последнее, что я запомнил до.

На следующий день я очнулся в том же «космическом корабле». Впрочем, очнулся — громко сказано: я видел происходящее вокруг как из аквариума, сквозь пелену обезболивающих. Рядом, колеблясь, возникали люди. Говорить с ними я не мог — рот был закупорен дышавшей за меня системой ИВЛ, — но мог показать знаками, если в чем-то нуждался. Чаще всего мне хотелось пить, я опрокидывал в рот воображаемый стаканчик и мне в ноздри выливали пару шприцев прохладной воды. Это было вкуснее любого фреша! Кормили меня тоже через нос, капельницы сменяли друг друга непрерывно. Так продолжалось еще два дня — пока врачи не решили, что я достаточно окреп для перевода в обычное отделение. Еще через день голова проветрилась от наркоза и я стал понимать, что же произошло.Мастерство воронежских врачей удержало меня на этом свете, но было непросто: трое суток в реанимации и рана во все горло…

Большинство пациентов ЧЛХ попадают сюда из-за огрехов стоматологов или чудачеств природы — у моего соседа по палате, к примеру, корень зуба пророс в ноздрю. Если проблему отловили вовремя, дело обходится несложной (хотя и кровавой) операцией. Мой случай оказался более редким и сложным. Вызванное ангиной воспаление перекинулось с миндалин на окружающие ткани и разбежалось по ним, как огонь по соломе, охватив всю нижнюю челюсть и горло. Самой неприятной была вероятность быстрого распространения сепсиса вниз по шее, к жизненно важным органам.

— Подобные патологии встречаются нечасто — 3-5 процентов. Опасность в том, что они спускаются по клетчаточным пространствам глубже. И риск осложнений в этих случаях больше, — рассказал «РГ» заведующий отделением ЧЛХ профессор Юрий Харитонов.

Еще больше шансов подхватить неприятность на свою шею у курильщиков, добровольно и тщательно уничтоживших иммунитет в собственном рту. Процесс развивается стремительно — в этом я убедился лично.

…По коридору приближается грохот. На него у пациентов, как у собак Павлова, выделяется слюна. Это едет тетя Маша со своей обеденной тележкой. Время от времени грохот стихает и раздается зычный клич: «Мальчики, девочки, обед!» Кормят в больнице просто, но обильно: четыре раза в день, много овощей, каши, мясо, рыба, настой шиповника вместо компота. Доехав до нашей палаты, тетя Маша объявляет: «Трубач! Я тебе бульон привезла!» Трубач — это я. После операции мне трудно глотать, и меня перевели на жидкое питание (по-здешнему, трубочное).

Первые несколько дней в отделении я тоже провел под капельницами. Потом их сменили уколы — верный признак того, что дела мои идут хорошо. Мучительные поначалу перевязки с каждым днем становились терпимее, а лечащий врач Алексей Кутищев (следующее имя моей судьбы), разглядывая мое горло, удовлетворенно хмыкал. Однако если надо было надавить, он давил жесткими руками хирурга так, что я каменел и обливался холодным потом.

Еще были полоскания. Прописанная микстура оказалась до того горькой, что глаза вылезали из орбит. Но дело свое делала, убирая изо рта и горла всякую гадость. Да еще бодрила не хуже крепкого кофе. Бутыли со снадобьем стояли в тележке посреди отделения — бери сколько хочешь. Пустые клади обратно — завтра еще привезут…
Чтобы хоть как-то соответствовать этой могучей машине добра, я бросил курить

Вскоре я начал выходить на улицу. Наворачивая круги по больничной территории, наблюдал, как стихает дневная активность самой большой клиники Черноземья, как разъезжаются врачи и родственники пациентов, гаснет часть окон. ВОКБ задремывала — полностью она не засыпает никогда. Я думал о людях, старавшихся здесь для того, чтобы спасти других людей. Думал о моей жене, ходившей вокруг корпуса c молитвой пока шла операция. О врачах и медсестрах, спасших и выходивших меня. О других здешних пациентах под надежным коконом любви и профессиональной заботы…

Чтобы хоть как-то соответствовать этой могучей машине добра, я бросил курить.

Антон Валагин («Российская газета», Воронеж)