Крым. Возвращение

(Окончание. Начало смотрите по ссылкам: 1-я часть, 2-я часть).

Город славы и бульваров

Отправляясь в героический Севастополь, мы заехали в Балаклаву – она всего в 4-х километрах, не доезжая до города-героя.

Город этот небольшой, примерно 25 тысяч населения. Часть города лежит, чашей огибая бухту. Бухта интересна тем, что ее совершенно не видно со стороны моря – так горы расположились. А в самой большой горе имеются ремонтные цеха для подводных лодок. Вход в подземелье виден постороннему взгляду. Но постороннему взгляду взяться неоткуда: до недавнего времени Балаклава была закрытым городом.

А вот и сам Севастополь.

Уж, такова судьба этого города – менее, чем через сто лет (ранее – в 1854 году) снова оказаться в кольце врагов. Великая Отечественная война пришла в Крым 22 июня в 3 часа 15 минут утра. На Западе еще не прозвучало ни одного выстрела, а на Крымском полуострове уже рвались снаряды и гибли люди.

Немецкие войска стремились как можно быстрее уничтожить Черноморский флот, поскольку он мешал их планам по захвату Кавказа и выходу к Ирану. Гитлер даже новое имя городу придумал – Готенбург. Он должен был стать столицей гитлеровского Крыма, заселить который должны были исключительно чистокровные арийцы. (Местных жителей предполагалось уничтожить либо выселить на другие территории). Однако планам третьего рейха не суждено было исполниться. В мае 1944 года советские войска освободили его от захватчиков.

Сейчас Севастополь – прекрасный город. Светлый, чистый, праздничный, с множеством лестниц, парков и бульваров.

Вообще, в Севастополе больше лестниц, чем в других городах Крыма: 82 из них заменяют улицы и переулки. Лестница Георгиевского монастыря – самая высокая в Крыму: в ней 777 ступенек, высота ее 200 метров.

На Сапун-горе тишина

Знаменитая Сапун-гора является естественной преградой на пути к городу Севастополь. И она неоднократно становилась оборонительной позицией: в 1854 году здесь произошло Балаклавское сражение. В годы Великой Отечественной войны Сапун-гора дважды была местом ожесточенных боев: в 1941-42 годах при обороне города и в 1944-м, когда наша армия освобождала Севастополь. И сегодня там остались окопы, траншеи, заросшие травой, воронки от бомб и снарядов. Обугленная, обожженная земля.

Нынче ничто здесь не нарушает тишины: почти неслышно трепещут язычки пламени Вечного огня, перекликаются птицы, да вполголоса разговаривают люди.

Мой Чехов

Люблю Чехова и могу читать его книги с любой страницы. Они для меня как музыка, потому что рождают в душе грусть и нежность. Его строки приходят сами в голову, когда это просто необходимо. «Если бы Каштанка была человеком, она подумала бы: «Нет, так жить невозможно, лучше застрелиться» («Каштанка») — так думается, когда уж очень что-то не нравится. Если случится запечалиться, само собой приходит: «Твое горе с полгоря. Жизнь долгая, — будет и хорошего, и дурного, все будет…» («В овраге»).

Чехов был болен чахоткой – в его роду она была проклятием — и приезжал спасаться в Крым. Путешествие в Гурзуф – это свидание с Антоном Павловичем.

Тропа к нему до обидного короткая. Поэтому не буду спешить. Улочка мало изменилась с тех пор, когда по ней с тросточкой выхаживал Чехов. В конце ее та же дача. И так же таинственно шуршит море в спаленке, где стоит его стол. Здесь Чехов написал «Три сестры», «Дама с собачкой», «Дом с мезонином». А по утрам плавал в крохотной бухточке, которую купил вместе с недвижимостью.

Здесь, на его даче, несмотря на то, что прошло 115 лет со дня смерти писателя, все время кажется, что вот-вот он появится с палочкой, сгорбленный, одинокий, больной, и вопросительно посмотрит.

Что ему сказать? Что сейчас, когда всех захлестнула волна наживы, он особенно нужен?

Эффект Свана

Мое посещение Крыма было не случайным. Сорок лет тому назад, после защиты диплома, мы, группа единомышленников, рванули на юг. Это было прекрасное время, когда верилось в высокое и светлое.

У Марселя Пруста это называется эффектом Свана. Вернуться к прошлому через возвращение к дорогим местам, сохранившим память о тебе. Запахи, звуки, обстановка. И вот знакомые шорохи гальки, шум набегающей волны, вскрики чаек, юношеские ломкие голоса неподалеку. И если покрепче закрыть глаза и погрузиться с головой в утраченное время, можно почувствовать ушедшее. И признать, что жизнь сложилась не так, как о ней мечталось. Но если ее продолжать любить (жизнь), то она все равно ответит взаимностью.

Уезжала я, будучи полной впечатлений. Это и благодарность за дружбу, и восхищение Черным морем (оно, действительно, черное вдалеке!), и любование цветущим краем — обильно цветут алыча и миндаль.

Набрала в легкие побольше пахнущего водорослями аромата, зажала в кармане камешки с морского берега и… поехала. Чтобы вернуться.