Летние забавы

Батюшки, опять появились на свет малюсенькие желтые цветочки – вот они, прямо за двором! Их я очень люблю, но правильного названия так и не знаю: в детстве их называли «гусиными лапками».

Росли они на приволье там, где сейчас стоит улица Коммунальная. А прежде была большущая поляна, сходящая низинной своей частью к речке, которая несла свои воды к Казанке. Чистого пруда тогда не было, и речка весной набиралась сил за счет родников, живущих у Дегтярного леса, и потому была бурной и непредсказуемой. Она даже прибивала к берегам упавшие деревья.

А мы, дети, на этих «прибитых» деревьях сидели и, как говорит подруга детства, даже курили. И табак, и сухую листву, находимую тут же. От которой, она говорит, кашляли и даже валились с ног (Я этого не помню, а она может и сочинить, потому что из ее рассказа следует, что я курила по-настоящему, а она была из тех, кто, вдохнув, падал).

На поляну приходили отовсюду: с улиц Политотдела, Колесная, Лапшинская, Горная. Там мы играли в лапту, в вышибала, в разрывные цепи. На хозяйских дровах, лежащих на задворках, секретничали, играли в куклы, менялись фантиками от конфет. Там же можно было играть в «брехучий телефончик», «фанты» и еще во что-то, прежде посчитавшись.

Считалка была очень выразительной:
Энэки, бэнэки,
Йилы варэнэки,
Энэки, бэнэки,
Клец-
Вышел усатый матрос.

Никто не знал, что такое «энэки», « бэнэки» и «клец», но все знали, что «матрос» должен «водить».

Применялся и другой способ определения «водилы». Бралась палочка и за нее, в зависимости от ее размера, хватались либо ладошкой, либо пальцами. Кому не удавалось схватиться – «водил». Здесь случались конфузы в виде нытья и отказа играть – водить никому не хотелось.

Поскольку поляна была большой, а мы – маленькими, игровых компаний было несколько и можно было переходить от одной игры к другой. Мальчики в сторонке бросали перочинные ножики острием в землю, очертив круг.

Девочки туда даже не подходили, зато притворно повизгивали, якобы от страха. Но это так, цену себе набивали. Потому что на поляне возникали и романы. И все знали, что Вова Овчаров ходит сюда ради Маруси. А другой Вова, только Андреев, — ради Люды. Они даже за руки не держались, а мы, мелюзга, «понимающим» взглядом провожали их. Потому что здесь же узнали секрет взаимоотношения полов, который выражался в виде таблицы умножения, которая помнится и сейчас:

Одинажды один –
Приехал господин,
Одинажды два –
Приехала жена,
Одинажды три –
В комнату вошли,
Одинажды четыре –
Свет потушили.

Ну, и так далее до самого рождения ребенка на счет одинажды десять.
Скажу честно: никто ничего не понимал, никто ничего не видел и не представлял, но принято было противно улыбаться на этих словах, вот и улыбались.

Надо сказать, что все игры, даже самые простые, давали возможность передать свое расположение к другому человеку. Наиболее любимая в этом отношении игра «штандер».
Вот ты, стоя в центре, держишь в руках мяч и таинственно говоришь: «Штандер… Штандер…» Все замирают… «…Витя!» Так ты ненавязчиво признаешься в симпатии к какому-то Вите.

Все преображалось на поляне, когда с гармонью приходил Виля Кункель (полного имени его не знаю). Он усаживался на дрова – мы притихали. Я не помню, что он играл, склонив голову. Но помню, что это было прекрасно. И мы, девочки, тоже клонили головы на плечи подружек, а мальчики задумчиво строгали деревяшки перочинными ножами – у каждого уважающего себя мальчика в кармане был нож.

Или же плели из тонких цветных проводков перстни и даже браслеты. Делали это только мальчики. В перстнях ходили все, щеголяя друг перед другом и снимая их только перед школой.

Тут уже все понимали, что скоро домой – музыкальная пауза была завершением вечера. И хотя часов ни у кого не было – домой приходили почему-то вовремя, порядком подустав. Чтобы завтра собраться вновь на поляне, ставшей на несколько лет местом встречи.

Зоя Соколова